Мольер [с таблицами] - Жорж Бордонов

Господин Журден упирается на своем. Тем бы дело и кончилось, если бы слуге Ковьелю не пришла в голову мысль подыграть безумию этого упрямца: «Тут у нас недавно был маскарад, и для моей затеи это как раз то, что нужно: я думаю воспользоваться этим, чтобы обвести вокруг пальца нашего простофилю. Придется, конечно, разыграть комедию, но с таким человеком все можно себе позволить…»

«Маскарад» — это намек на посольство от турецкого султана. Людовика XIV идея Ковьеля должна была и впрямь позабавить!

Наконец мечты мещанина во дворянстве сбываются: он получает возможность принять у себя маркизу Доримену и на деле применить свое умение кланяться. Садятся за стол. Дорант, заказывавший обед, просит извинить скромность трапезы. От его гастрономических комментариев слюнки начинают течь. У Мольера люди едят — что у писателей с их широкими умами и узенькими желудками случается не столь уж часто, а потому заслуживает упоминания. Неожиданно возвращается заподозрившая неладное госпожа Журден; она врывается к пирующим совершенно разъяренная: «Нечего сказать, нашел куда девать денежки: потчуешь в мое отсутствие дам…»

Доранту с Дорименой тоже достается. Но вот появляется хитроумный Ковьель, переодетый турком. Он называет господина Журдена дворянином и утверждает даже, что знавал его отца-дворянина. Господин Журден поражен: «Есть же такие олухи, которые уверяют, что он был купцом!»

Ответ Ковьеля просто великолепен: «Купцом? Да это явный поклеп, он никогда не был купцом. Видите ли, он был человек на редкость обходительный, на редкость услужливый, а так как он отлично разбирался в тканях, то постоянно ходил по лавкам, выбирал, какие ему нравились, приказывал отнести их к себе на дом, а потом раздавал друзьям за деньги».

Тут же Ковьель объявляет, что его послал сын турецкого султана, который хочет жениться на Люсиль. А чтобы будущий тесть был его достоин, он желает произвести господина Журдена в «мамамуши» (что значит «паладин»), самое высокое звание в восточных странах. Церемония посвящения — это бурлескный балет, большое шуточное представление; комедия кончается танцем, в котором участвуют дети, испанцы, итальянцы, Арлекины и Скарамуши. Господин Журден все принимает всерьез.

«Ну уж другого такого сумасброда на всем свете не сыщешь!» — заключает Ковьель.

Разумеется, чтобы все были довольны, Клеонт (переодетый сыном турецкого султана) женится на Люсиль, а Дорант на маркизе Доримене.

«Мещанин во дворянстве» ничего не прибавляет к веренице мольеровских характеров, за исключением слишком уж непроходимой, неправдоподобной глупости главного героя. Влюбленные, госпожа Журден, служанка — это все уже было у Мольера. Новую нотку вносит только мошенничающий исподтишка аристократ, но это фигура заднего плана. В сущности, пьеса представляет собою фарс, хотя и замечательно сделанный. Чувствуется, что Мольер получал удовольствие, доставляя удовольствие зрителям, забавлялся сам, забавляя других. Ничто не омрачает этой комедии, каждое словечко здесь светится радостью. Неудивительно поэтому, что «Мещанин во дворянстве» имеет такой успех не только во Франции, но и в Америке, и в Советском Союзе, и в других странах, что он так легко и весело совершает свое кругосветное путешествие. Великие актеры играли господина Журдена — Рэмю, Луи Сенье — вслед за самим Мольером! Здесь есть от чего прийти в восхищение.

XXIX «ПСИХЕЯ»

Введение

«Мещанин во дворянстве» идет в первый раз в Пале-Рояле 23 ноября, а 28-го уступает место на афише «Титу и Беренике» Пьера Корнеля. Постановка пьесы Корнеля — эпизод враждебных действий между Мольером и Расином.[209] Мольер платит очень дорого за право этой постановки, как было в свое время и с «Аттилой». Это ошибка с его стороны: престарелый Корнель не может больше соперничать с Расином, который сейчас в расцвете славы и таланта. Хотя Корнель еще способен писать прекрасные стихи, что и докажет в «Психее», он совершенно отстал от моды. К тому же Труппа Короля хороша в комическом репертуаре; играть трагедии, несмотря на дарования иных своих актеров, она не умеет. Тем не менее время от времени она пытается поспорить с актерами Бургундского отеля, пересаживая на подмостки Пале-Рояля корнелевских или расиновских героев. В «Тите и Беренике» роль Домициана поручена юному Барону.

С этим связан анекдот, который рассказывает Сизрон-Риваль в своих «Литературных забавах» (1765):

«Господин Депрео имел обыкновение различать два вида галиматьи: простую галиматью и галиматью двойную. Простой галиматьей он называл такую, автор которой понимает, что он хотел сказать, другие же не понимают; а двойной галиматьей — такую, где не могут ничего понять ни автор, ни читатели…».

В пример он приводил четыре стиха из «Тита и Береники» великого Корнеля:

«Погибну я, мадам, но с наступленьем срокаПо-прежнему ль душа упорная жестокаИ не ушло с огнем, нет — с призраком огняРешение о том, что гибель ждет меня?»[210]

В этой самой трагедии Барон и должен был играть Домициана. Разучивая роль, он был несколько озадачен темнотой этих строчек и попросил Мольера, в доме которого жил, разъяснить их ему. Прочитав их, Мольер заявил, что он тоже их не понимает.

«Но погодите, — сказал он Барону, — сегодня вечером господин Корнель придет к нам ужинать, и вы сможете попросить разъяснений у него».

Когда пришел Корнель, юный Барон бросился ему на шею, как он всегда делал, потому что любил его, а потом попросил объяснить ему эти четыре стиха, прибавив, что не понимает их. Корнель, подумав над ними какое-то время, ответил: «Я тоже не очень хорошо их понимаю; но все-таки произнеси их; тот, кто их не поймет, ими восхитится».

Сбор от премьеры составил 1913 ливров — неожиданно высокая цифра, которую можно объяснить любопытством. Но очень скоро публика убеждается, что Труппа Короля в трагедии решительно не выдерживает сравнения с актерами Бургундского отеля, несмотря на грацию и таланты юного Барона. Буало (Депрео) изощряется в остроумии по поводу этих злополучных четырех стихов. Корнель полагает, что труппа Мольера оказала его пьесе дурную услугу. Расин громко празднует победу над своим старым соперником. Тем не менее «Тит и Береника» останется на афише до пасхального перерыва 1671 года; пьеса пройдет около двадцати раз, в очередь с «Мещанином во дворянстве».

КАРНАВАЛ 1671 ГОДА

На сей раз для карнавальных празднеств Людовик XIV желает использовать свой собственный театр — давно заброшенный великолепный зал во дворце Тюильри. Он поручает Мольеру сочинить один из тех дивертисментов, что больше всего нравятся при дворе, не столько из-за текста, сколько из-за роскошных декораций и музыки — хоров и балетов Люлли. Мольер принимается за работу. Он выбирает (или король ему указывает) историю Психеи, которую уже разрабатывали Бенсерад и Лафонтен в своей «Любви Психеи и Купидона» (1669). Этот мифологический сюжет вполне может служить каркасом для готовящегося пышного зрелища, но Мольеру он совершенно чужд. К тому же и времени ему дается немного; поэтому он просит Кино написать слова для песен Люлли, а великого Корнеля — помочь с самим текстом. Великий Корнель не обижается на такое предложение, а даже спешит взяться за перо. Раз собратья считают его конченым человеком, он покажет, на что способен. И на одном дыхании старик пишет тысячу строк, которые делают из «Психеи» если не шедевр, то по меньшей мере чудо изящества. Любовные стихи, сочиненные Корнелем в шестьдесят четыре года, принадлежат к самым прекрасным в нашей литературе, и «Психею» совершенно напрасно больше не читают и не советуют читать!